Художник Таус Махачева о своем проекте «Байда»

15.31 мин. видео, псевдодокументация перформанса, цвет, звук. Сценарий перформанса написан Тимом Этчеллсом. Перформеры: Зубаир Джаватханов и Артем Крупин. Голоса: Дебора Пирсон, Маделин Боте де Лаказ, Энди Филд. Звук: Александр Хохлов, Джон Эвири. Оператор: Александр Синягин.

Концепция проекта: в поисках улова лодки уходят по Каспийскому морю далеко от берега и у линии горизонта исчезают. Эти «невидимые» лодки оказываются, между двумя состояниями, в некой серой зоне, характеризующейся их реальным присутствием и отсутствием способов их присутствие установить. Рыбаки говорят, что в критических ситуациях самым трагичным является не их собственная смерть, а надежда родных и близких людей, что человек жив, несмотря на то, что он не вернулся на берег. Поэтому, когда переворачивается лодка, рыбаки привязывают себя к её носу, поплавком продолжающему торчать из воды, – так их тела могут быть обнаружены и переданы семьям, чтобы проститься. Рассказы этих людей, свыкшихся со смертью и говорящих о ней с предельной холодностью и равнодушием, легли в основу работы «Байда» (название дагестанской рыбацкой лодки).

Премьера работы состоялась на 57 Венецианской биеннале. Этикетка к работе гласила, что каждый день в течение биеннале в Адриатическом море в точке с координатами 45°23’30.8” N 12°24’47.7”E проходит перформанс: несколько человек появляются и исчезают на перевернутой лодке, перевезенной из Дагестана.

Работа создана при поддержке Газпромбанка и ООО «Арт Финанс», Москва.

«Разговор в лодке»

Художник Таус Махачева беседует с Маликой Алиевой, менеджером мастерской Таус Махачевой и продюсером работы «Байда»

Таус: Давай вспомним, как мы снимали, зачем мы снимали, и что мы снимали. Расскажи, с чего в твоём понимании началась работа?

Малика: Я думаю, что для меня эта работа началась со встречи с Шамилем Фиксой, когда я лицом к лицу столкнулась с темой выживания. Когда тебе рассказывают, как человек без воды и еды, в шторм 9 дней находится в воде, ты действительно задумываешься, как бы ты поступил, и я вот совсем не уверена, что боролась бы, возможно, я бы просто отпустила себя и всё.

А ты что думаешь?

Т: Ну да, мне кажется, вот это как раз меня и поразило во всей этой истории. Я, ты, мы живем в какой-то совершенно другой реальности, где стойкость проявляется, если проявляется, вообще по-другому. И когда ты сталкиваешься с людьми, которые 30 дней проводят в лодке, которую просто зажало между сформировавшихся льдов, как Абакар, и когда вот так один на один говоришь с человеком, который без надежды провел эти 9 дней в воде, у тебя собственная жизнь приобретает другую перспективу. Ты просто начинаешь задумываться о том, что тобой движет в повседневности. Наверное, вот это такое сознательное отношение к риску, осознанность риска, осознанность опасности, на которые ты каждый день идешь, потому что это образ жизни, который ты выбрал. Это наверное, меня изначально и поразило в той поездке, когда мы с Махадом ездили на остров Чечень.

Когда работаешь над каким-то проектом, появляются такие вспышки, к которым ты потом возвращаешься несколько раз и понимаешь, что с этим надо работать, потому что забыть это не можешь. Ты пытаешься придумать работу, потому что не можешь забыть фразу, не можешь забыть жест, не можешь забыть историю, которую тебе рассказали. В данном случае была история, рассказанная Махадом, о том, как рыбаки привязывают себя к носу перевернутой лодки, который остается на плаву из-за пустых бочек. Если лодка переворачивается в шторм, мотор тянет её вниз, но нос остается на поверхности воды и за него цепляются рыбаки. А когда нет сил цепляться, они привязывают себя, чтобы либо не утопиться, если потеряют рассудок, либо чтобы родственники могли найти их тело и проститься с ними. Вот эту историю просто невозможно забыть.

М: Да, это было самым ярким в той поездке. Еще я вспоминаю про Магу, кажется, его звали Мага Камыш, который попал в плен в Казахстане, его там держали в плену, но он спасся.

Т: Мы же как раз и поехали искать этого Магу Камыша в Новый Чечень. Вот это кстати, начало новой какой-то удивительной истории. Его поймали у берегов Казахстана, где больше водится осетров, местные браконьеры и заставили работать на себя. Каждый раз, выходя работать на сетях, он отливал немного бензина в бутылку и привязывал к сетям. И когда у него уже набралось достаточно бензина, он на лодке сбежал от них. Не помню точно, кажется, он несколько лет был в плену. И мы с тобой поехали искать его, и нам сказали, да-да, это именно тот Мага, который был в плену. Вообще так все время говорят. Моя студентка Оля Сизой из ГИТИСа сделала работу, для которой она искала Магомеда, у которого недавно родился сын и у которого черная приора. А это каждый второй человек в Дагестане. И таким образом она составила портрет одного и одновременно разных Маг.

Но мне кажется, про Камыша была другая история, как один рыбак застрял и выжил, потому что ел камыш. Но ее я уже точно не помню.

М: Интересно, что во время нашей первой поездки никто не рассказывал нам реальные истории, не откровенничали, просто случайно проговорились про Фиксу. Потому что приехали девочки художники, для них должно быть просто и красиво.

Т: Мне кажется, это вопрос оптики, к которой они привыкли. То, что нам кажется удивительным, для них это банальная история.

Меня очень расстроило наличие одного и того же взгляда на эти места. Нигде не писали о риске, о том, что люди каждый раз уходят в море, зная, что могут не вернуться. И возможно важно было рассказать не только о том, что они био-террористы, как их называют масс-медиа.

Слушай, а если вспомнить съемки, что тебе кажется было самым сложным в съемочном процессе?

М: Я запомнила, как мы искали первую лодку. Мы решили сделать еще дубли, вышли ее искать и не смогли найти. Я тогда четко поняла, что если мы 9 метровую лодку на небольшом участке моря не можем найти, что говорить о поиске маленького человека. Это кажется просто нереальным.

Т: С другой стороны, может теперь мы поверим и не сдадимся, если будет такая ситуация.

М: Знаешь, я отметила для себя, что людей собирает ответственность за другого человека. Шамиля держало то, что у него на руках был молодой парнишка. С Абакаром был сын и еще один парень. И я понимаю, что меня тоже часто держит именно это. Держит, что есть другой человек.

Т: Может быть да, потому что я помню фразу Абакара: «как я мог не вернуть матери сына».

На самом деле, все как-то соединилось. Эта история с рыбаком, которая положила начало съемкам, потом сама вода вокруг Венеции, работы Forensic Oceanography (криминалистическая океанография), которые я посмотрела. Например, работа The Left-to-die boat («Судно, брошенное на смерть») 2014 года (http://www.forensic-architecture.org/case/left-die-boat/), где лодка с 63 мигрантами не была спасена, потому что страны спорили, в чьей юрисдикции она находится. И еще стихи Уорсен Шайр (Warsan Shire), где есть строчка: «Мне казалось, что море безопаснее земли». Мысли, в которых связываешь нашу повседневность и повседневность других людей. Я опять вспоминаю отрывок из её стихотворения: «Как вы можете быть такими надменными, думая, что вас это все не коснется».

Все это циклично: во вторую мировую войну беженцы из Европы прибывали в Африку, а сегодня беженцы из арабских стран пребывают в Европу.

Еще имеет значение такое профанное пространство восприятия искусства: ты видишь столько работ про смерть, про море, про утопающих, и думаешь, как можно сделать работу значимую, чтобы она была не просто спекуляцией.

Над всем этим я думала целый год, который мы с тобой пропутешествовали, поэтому мне кажется, что мы пропутешествовали сквозь эти сомнения, мы встречались с людьми, чтобы разрешить свои сомнения, и в результате появилась такая работа. А она очень странная, потому что я поняла, что невозможно сделать реальный перфоманс, невозможно привезти туда этих людей-рыбаков. Можно сделать объявление-этикетку, которая говорит о том, что ежедневно проходит перформанс в водах Адриатического моря. В тех же водах, в которых правительство европейских стран отказывается спасать лодки с людьми.

Происходит что-то, до чего нам совершенно нет дела, до чего мы, посетители Венецианской Биеннале, доплыть не можем.

Хотя лодка и затоплена в Каспийском море, но на самом деле это все одно и то же водное пространство, где множество невидимых лодок – и множество невидимых людей.

Когда я была в Кьоджи, недалеко от Венеции, на рыбном рынке, я говорила с одним торговцем, он мне показал на gps в телефоне свою лодку – «Виктория Мануэлла 2», ту точку, где она тогда находилась. От видимости одних лодок и невидимости других лодок у тебя наступает какой-то ступор и потрясение, ты понимаешь, что вокруг нас несколько морей. Несколько морей, несколько океанов, несколько вод, где одни лодки совершенно видимы, а другие лодки - иллюзия, они совершенно невидимые.

И мне кажется, что форма этой работы - текст, написанный Тимом Этчеллсом в Лондоне на основе 70 страниц интервью, которые мы с тобой брали у разных рыбаков, голос актеров, которые озвучивают текст в студии в Лондоне, моя работа с Сашей Хохловым, когда мы кладем звук на видео, которое мы сняли в Дагестане в Каспийском море, и все это притворяется фиктивной съемкой того, как люди искусства пытаются найти перформанс в Венеции, - это единственная возможная форма работы об этих невидимых лодках, невидимых людях. Это единственная форма, которая могла бы совместить в себе эти сомнения, эту неуверенность, видимость-невидимость, все то, на что мы потратили почти год размышлений и исследований.

М: Я вспоминаю процесс съемки - и это удивительно, как люди из другой реальности поверили нам, может и не до конца понимая нас.

Т: Да, они поверили, что мы пытаемся что-то сделать вне рамок той репрезентации, к которой они привыкли. Наверное поэтому они сотрудничали с нами, не без уговоров, правда. Там были какие-то рыбаки- одиночки, какие-то с базы, отсюда, оттуда. И они собрались все вместе.

Но при этом в работе было много сопротивления. Я часто думаю о сопротивлении при съемках. Что оно значит, нужно его преодолеть или нужно поменять маршрут? Мы утопили в итоге 2 лодки, одна потерялась, потому что ее не поставили на якорь и она уплыла. Мы утопили вторую, после чего нашлась первая.

М: Еще был жуткий туман, в котором мы потеряли Артема на лодке, потому что он во время первых съемок утопил телефон.

Я помню это утро вторых съемок, когда ты или соглашаешься с тем, что у тебя не получилось, или делаешь все до конца. Либо ты отвязываешься от лодки и тонешь, либо ты держишься.

Т: Может быть, да. Мне было очень страшно, все говорили, «нет, возвращайся через неделю», «нет, мы не затащим сегодня вторую лодку». Я уже пустила в ход все свое секретное оружие. Уже все люди были подняты на уши. Не знаю, может быть это и есть идти до конца. Ну ничего, история покажет.